Память крови  - Александр де Дананн

В целом, аргументация де Дананна на протяжении книги сводится к вариациям на тему весьма простой идеи, содержащей, несмотря на простоту, кардинальный изъян. Утверждая, что «доктринальная основа магии Ренессанса и античной неоплатонической магии была укоренена лишь в люциферианской гордыне «стать подобным Богу», дабы утверждать собственную власть над миром»,[292] и что посредством внутренних традиций «они [падшие ангелы] стремятся достичь своей цели и предложить человеку знание, пригодное не для восстановления изначального состояния, в коем он когда-то пребывал, но для реализации состояния, на которое у него никогда не было права»,[293] авторы вместе с тем заявляют, что «единственная цель этих сил – «изъятие у человека божественных признаков» и упразднение способов преображения, соответствующих человеческому типу».[294] Иными словами, де Дананн, с одной стороны, противоречит сам себе, а с другой – отбирает у человека право на обожение, как его понимает, к примеру, исихазм; кроме того, даже в рамках католицизма можно найти сходный взгляд на христианский путь, скажем, у Фомы Кемпийского или Майстера Экхарта. Иными словами, создатель рассматриваемого текста под маской католицизма демонстрирует не столько христианский, сколько ветхозаветный взгляд на духовную эволюцию человека, разделяя непреодолимой преградой божественное и человеческое. При этом, приписывая внутренним традициям претензии на мирскую власть (хотя ни у кого нет сомнений, что этот упрёк относится к экзотерической религии в первую очередь), авторы используют приём, весьма напоминающий крик «Держи вора!» в устах карманника.

Таким образом, условно «христианская» религиозная позиция, с которой, как поначалу создаётся впечатление, проводят свою критику авторы, при ближайшем рассмотрении теряет сначала налёт независимости, затем католицизма и, наконец, религиозности как таковой, оставляя обнажённой истинную основу этой работы и главный мотив её создателей: антиэлитарность. Именно в такой перспективе «девиантными» и «контринициатическими» становятся принц Каэтани и барон Унгерн, тантристские практики и неаполитанская магия, обожение и буддийская йога. Ресентимент, ненависть ко всему аристократическому, неординарному, выступающему над демократической гладью водоёма «добрых католиков», и стремление вновь превратить в хумус то, что проявляет признаки «коагуляции в Камень», замаскированные под «борьбу с ересями», и раскрытие уловок «врага рода человеческого», составляют основную движущую силу представленного в книге дискурса. Такая диспозиция является вполне понятной и исторически обусловленной – это извечная вражда плебса и аристократии, о которой писал Джамбаттиста Вико в Новой Науке, ссылаясь на Политику Аристотеля; однако тот бесспорный факт, что «слуги являются платными врагами своих хозяев"[295] принадлежит именно сфере политики, свидетельство чему «сохранилось в греческой этимологии, согласно коей от слова πόλις (город) произошло слово πόλεμος (война)».[296] Иначе говоря, любое возможное оправдание авторской позиции находится лишь в области мирского, что объясняет странный для избранной темы акцент на политической власти и материальном благосостоянии; но отсюда также следует другой более важный вывод.

Демократизация общества, в ходе которой плебс на протяжении столетий пядь за пядью отбирал у аристократии власть и собственность, фактически завершилась. Маятник качнулся в обратную сторону, и теперь уже наибольшим весом и фактической неприкосновенностью обладают не интересы большинства, но интересы разнообразных меньшинств, всего того маргинального, болезненного, чужеродного, что некогда играло роль сыпи на теле общества, но в ходе демократизации превратилось в раковую опухоль, готовую уничтожить весь общественный организм – в точном соответствии с прогнозом, данным более двух тысяч лет назад: «…если кто-либо начнёт усиливать тот или другой строй, то прежде всего он его испортит, а в конце концов, обратит в ничто. Поэтому законодатель и политический деятель должны хорошо знать, какие демократические установления служат к сохранению демократии, какие ведут к её гибели».[297] Однако силам, стоящим за таким «прогрессом», этой победы мало.

В современном мире личность, выбравшая себе трансцендентную цель и в этой перспективе смотрящая на мир и общество, потенциально обладает иммунитетом против любых изменений в общественных отношениях и политической системе. Такая личность, даже если культивирует некие политические взгляды, в конечном итоге, внутренне приходит к аполитейе, поскольку осознаёт иллюзорный характер общественных ценностей в данную эпоху и кардинальный разрыв между тем, что принадлежит вечности и составляет для него главную неразменную ценность, и тем, что является временным, не имеющим никакой связи с трансцендентной перспективой, и что будет размолото в пыль колесом кальпы независимо от чьих-либо действий. Хотя такие люди внешне демонстрируют активное участие в жизни общества и формальное принятие его норм, они не принадлежат ему и живут на недосягаемых для него снежных вершинах. Именно они становятся мишенью для вышеупомянутых сил после того, как плацдарм экономических и социальных взаимоотношений окончательно расчищен от несогласных.

Никто не станет отрицать, что данный период в ходе манвантары характеризуется общедоступностью суррогата эзотерического знания в его вербализированной и вульгаризированной форме, что позволяет пользоваться этой информацией также тем, кто желает посредством такого вернакуляра[298] воздействовать на внутренних беглецов и вернуть их души в лоно недифференцированного демократического хумуса, где каждому будет обеспечена порция «преображения, соответствующего человеческому типу». Однако, по прочтении книги, заявленная авторами приверженность делу изучения эзотеризма выглядит для читателя скорее как щедрый аванс, нежели как фактическое положение дел. За пределами легенды о нефилим де Дананн очень редко касается действительно эзотерических вопросов. Тем не менее, когда это происходит – как в случае рассуждений об андрогине, сексуальной магии или женском посвящении (гл. VII) – авторов трудно упрекнуть в излишней осведомлённости или понимании предмета, способном обогатить скудный паёк их аргументов.

Цитируя дневники Мирчи Элиаде в восьмой главе книги, де Дананн приводит такую фразу: «…тайные, то есть «эзотерические», методики не раскрываются и не становятся общедоступными только потому, что у них нет никакой возможности быть понятыми. Непосвящённые могут лишь плохо понять и неверно истолковать их». Это совершенно точное замечание по сути перечёркивает всю работу авторов, несмотря на то, что они рассчитывали на совсем другой эффект. Действительно, эзотерическое – это не слова, не «сведения», не «информация», это то, что передаётся немым языком древнего откровения, и знание сего языка позволяет легко распознать грубый акцент чужака независимо от его информированности и красочности словесных построений. Такое знание нельзя приобрести, как книгу на лотке, и нельзя получить, как отпущение грехов в исповедальне; именно оно составляет память крови, которой в книге с таким названием не было посвящено фактически ни строчки.